Ларри позвонил, и мы направились к ведьме в Трентон в штате Нью-Джерси. Там мы сразу отбросили все уловки. Я сильно постучал в дверь и крикнул: «Полиция!» Хозяйка быстро открыла. После описания Ларри мы ожидали увидеть старуху, но Беклз оказалась грациозной двадцатидевятилетней красавицей со светлыми кудрявыми волосами. Мы показали удостоверения и объяснили, что ищем. Она, видимо, была искренне удивлена и сказала, что шар лежит в спальне. Мы поднялись за ней наверх.

Никогда не забуду, с каким ощущением я шел по лестнице. Похожее нервное предвкушение появлялось у меня каждый раз, когда я ехал на облаву по делу о наркотиках или помогал схватить подозреваемого, но сейчас было еще лучше. Я чувствовал, как бьется сердце. Я искал не банальные наркотики или оружие, а утерянное сокровище.

Хрустальный шар вдовствующей императрицы «ведьма» держала на шкафу под бейсбольной кепкой.

Когда мы с Базеном вернули экспонат на законное место в ротонде пенсильванского музея, я как никогда гордился проделанной работой, хотя преступников мы не посадили. Связанные с искусством дела давали удовлетворение другого рода, а поскольку ими занимались только мы, у нас была определенная независимость, которую редко встретишь в зарегулированном мире ФБР.

Помогло и то, что дело получило широкую огласку. За день до официальной пресс-конференции кто-то слил эту историю в Philadelphia Inquirer, и газета напечатала на первой полосе эксклюзивную статью. После пресс-конференции о расследовании рассказали во всех вечерних новостях, а на следующее утро — еще в четырех газетах. Несколько лет спустя мы с Базеном вернули давно потерянную картину, украденную из Художественного музея Филадельфии, и история снова оказалась на первых страницах. Коллег, которые занимались более традиционными для ФБР преступлениями, например наркотиками и грабежами, наша работа, может быть, не слишком интересовала, однако журналистам не терпелось написать об искусстве, обыграть эти истории. В них всегда была какая-то изюминка, небольшая интрига, на которую клюет публика. Было приятно, что нам уделяют внимание, но главное — наши руководители представали в хорошем свете и им было легче дать зеленый свет очередному делу такого рода.

Одно из самых важных моих расследований пришлось на начало 1990-х, когда я еще ждал суда. Банды тогда среди бела дня нападали на фешенебельные ювелирные магазины — Tiffany, Black, Starr & Frost, Bailey Banks & Biddle. Они разбивали молотками и монтировками витрины. Забирали пригоршни бриллиантов и «Ролексы» стоимостью десятки тысяч долларов. Преступники были из Филадельфии, но пострадала более чем сотня магазинов в пяти штатах. Я организовал и возглавил группу особого назначения, которая не только посадила по федеральным обвинениям тридцать членов группировок, но и поймала главарей, укрывавших краденые ценности. Ими оказались двое нечистоплотных торговцев с Ювелирного ряда Филадельфии. Мы снова попали на первые полосы газет, а у меня появились свои информаторы в среде ювелиров.

Успехи на работе меня радовали, но авария не давала покоя. Как мы с Донной ни старались, убежать от этой темы было невозможно: она постоянно маячила где-то рядом. Соседи и друзья следили за продвижением моего дела в Inquirer и Camden Courier-Post. В основном они были настроены доброжелательно, но при любой возможности задавали неудобные вопросы. Грубо им отвечать не хотелось, но и говорить об этом тоже. Проволочки накапливались, росли юридические расходы. Слушания были назначены, потом отложены, еще раз назначены и снова отложены. Я сходил с ума: хотелось, чтобы мучения кончились, неопределенность пугала. Мне нужна была какая-то отдушина, чтобы отвлечься.

— Я должен чем-нибудь себя занять, найти хобби, — сказал я однажды Донне. Она согласилась.

Выбор пал на бейсбол. Я тренировал сыновей, Кевина и Джеффа, в Малой лиге, и мы любили ездить в Балтимор, чтобы посмотреть, как на новом классическом стадионе Camden Yards играют мои Orioles. У нас сложилась традиция: мы приезжали пораньше, чтобы посмотреть на отработку ударов, брали дешевые места, делили пачку бейсбольных карточек, а иногда задерживались, чтобы попытаться получить автографы. Вскоре мы начали посещать встречи коллекционеров, и я обнаружил спрос на дебютную карточку Кела Рипкена (специальный выпуск серии Topps 1982 года): в отличие от Филадельфии, в Балтиморе этот инфилдер[8] Orioles был невероятно популярен. Я начал объезжать ярмарки и магазины в торговых центрах рядом с Филадельфией и скупать карточки Рипкена. За штуку я платил от двадцати пяти до пятидесяти долларов, потом ехал на шоу и игры в Балтиморе и продавал их на сто-двести долларов дороже. В год, когда Рипкен побил рекорд Iron Man по наибольшему числу последовательных игр, карточки у меня уходили по четыреста долларов. Я зарабатывал на любимом деле и думал: «Кто знает, что будет дальше?» Если я потеряю работу и окажусь в тюрьме, после освобождения карьеру придется делать заново. Вдохновленный, я расширил поле деятельности и попробовал себя в предметах времен Гражданской войны и старинном огнестрельном оружии. Я ездил на встречи коллекционеров, прочесывал новостные рассылки в поисках хороших предложений, начал покупать, меняться, продавать. Я даже воспользовался своим опытом, полученным в Фонде Барнса, и занялся изящным искусством: купил несколько гравюр Пикассо и по выходным после обеда бродил по пригородным галереям и блошиным рынкам. Я мечтал, что когда-нибудь мне попадется давно утраченный Моне за тысячу долларов и я продам его за сто тысяч.

Тем временем Донна думала совсем о другом: ей хотелось третьего ребенка. Я не знал, стоит ли, — мое будущее казалось очень неопределенным, — но жена была непреклонна. «Нельзя ставить нашу жизнь на паузу», — заявила она. Мальчикам уже четыре и шесть лет. Донне — тридцать пять. Потом увеличивать семью будет поздно. Я согласился, хотя и нервничал. Маленькая Кристин родилась на День благодарения. Как оказалось, это было наше лучшее решение в те напряженные годы.

Как ни странно, процесс всё откладывали. Прошел 1993 год, потом 1994-й. Я как можно больше занимался детьми, работой, новыми увлечениями и искусством, но мысли все равно каждые несколько часов возвращались к Денису и тому, что ждет меня впереди. Каждый день по дороге на работу я пересекал реку Делавер по мосту Бенджамина Франклина. Прямо у его подножья находится «Риверфронт», тюрьма штата Нью-Джерси. Туда меня отправят в случае обвинительного приговора.

Однажды в 1995 году, за несколько недель до очередной даты процесса, я столкнулся на Саут-стрит с членом прокурорской следственной группы. Нам не полагалось разговаривать вне суда, поэтому надо было быть осторожными.

Мы обменялись любезностями. Потом повисла неловкая пауза, и наконец этот человек сказал:

— Как вы держитесь?

Как я держусь? Я, стараясь говорить как можно вежливее, ответил вопросом на вопрос:

— Зачем вы это делаете?

Ответ потряс меня: